«Российская юстиция» начинает 2023 год выпуском, в котором собраны самые значительные и интересные материалы, представленные в сентябре 2022 года на XVII Международной научно-практической конференции «История, архивы и общество», посвященной 625-летию Псковской судной грамоты. Отечественная правовая наука продолжает традиции изучения правового бытия человека на всех стадиях его развития, от архаических до современных.
Гостем редакционной полосы стал Игорь Андреевич Исаев, заведующий кафедрой истории государства и права Университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА), доктор юридических наук, профессор, предоставивший для публикации тезисы из своего доклада «Псковская судная грамота: между обычаем и законом (социально-правовой аспект)», который благодаря своим чеканным формулировкам как нельзя лучше подошел для предваряющих журнальный выпуск строк январского номера.
Псковская судная грамота — один из самых значимых документов в истории российского законодательства. В исторической ретроспективе он располагается между древней Русской Правдой и сформированным на пороге Нового времени Соборным уложением 1649 года.
Если Русская Правда возникла под сильным воздействием обычая, ставшего ее основным источником, то Псковская судная грамота строилась под явным влиянием местной традиции. Этим подчеркивался ее специфический локальный характер, особость псковской «пошлины». В значительной мере эта специфика была стимулирована непрекращающейся конкуренцией с Новгородом, претендовавшим на роль гегемона Северо-Западной Руси.
Сферы правового регулирования в Псковской судной грамоте ограничены. Главное внимание уделялось области судоустройства и судопроизводства, а также нормированию гражданско-правовых (имущественных, вещных, обязательственных, наследственных) отношений, представлявших особую картину псковской правовой реальности. Нормы уголовного права в Псковской судной грамоте немногочисленны и в значительной части заимствованы у Русской Правды.
Сама социально-политическая структура Псковской республики обусловлена трансформацией обычаев и норм обычного права в нормы управленческой практики. Эта социальная структура включала в себя секторы вечевой, княжеской юрисдикции, сферы власти высшей городовой администрации (посадник, тысяцкий) и корпораций. Плюралистический характер социального строения приводил к формированию «гражданского общества», видимым проявлением деятельности которого долгое время оставались вечевые дискуссии.
Корпорации (купеческие, ремесленные, торговые) вырабатывали становившиеся традиционными регламенты своего формирования, работы, взаимоотношений. Власть санкционировала эти нормы правовыми актами. Характерно, что на правовом статусе лиц и организаций определенно сказывалось реальное имущественное разделение. При этом вполне возможной оказывалась социальная динамика, как внутригрупповая, так и межгрупповая, что подкрепляло развитие демократической тенденции в политико-правовом процессе. (Думается, что к этой ситуации отчасти применима веберовская модель «рождения протестантской этики и духа капитализма», конечно с оговорками и с учетом исторической и национальной специфики.)
Известное автономное существование княжеского двора как института и корпорации усиливало эти тенденции. Правовые ограничения, налагаемые на княжескую юрисдикцию (запрет раздачи недвижимости, судебные и административно-управленческие пределы и т.п.), проявлялись здесь как нормы публичного права. Договор князя с городом был актом публичного характера.
Между высшей администрацией города и «опчеством» стояли политико-профессиональные корпорации. Высший уровень занимала политическая социальная институция — Совет бояр («совет осподы»), аналог европейских сенатов и венецианского совета дожей. Динамизм корпоративных традиций явно заменил собой консервативные установления обычного права.
Особое положение церкви в Псковской республике выражалось в отсутствии прямого воздействия княжеской власти на церковную деятельность и ее институты. Республиканское правление было более терпимым, церковные иерархи включались в систему власти и управления (архиепископы и епископы были хранителями государственной печати и казны города). Псковская судная грамота мало говорит об отношениях, связанных с правовой защитой церкви. (Возможно, не случайными были те «еретические» тенденции и идеи, которые шли на Русь именно с Северо-Запада. Их порождала более «вольнодумная» общественная республиканская среда городов.)
Принципы представительства проявились — и Псковская судная грамота наглядно это показывает — в сфере организации суда и судопроизводства. Обстоятельно регламентируется судебная процедура, включая подготовительный к суду этап (поиск ответчика, привод его в суд), процесс судебного разбирательства (присяга судей, установление сроков судебного разбирательства, протоколирование), вынесение судебного решения («правовая грамота», «бессудная грамота»). Предусматривалось представительство в суде «выборных от ответчика». За «волокиту» судьям угрожало наказание.
Состязательность процесса по Русской Правде (так же, как и спонтанность ордалия, нечеткость границ ответственности сторон и порядка рассмотрения дел) постепенно уступает место элементам разыскного процесса. Ответственность за уклонение от явки в суд указывает на применение нормы обычного судебного права. Теперь суд — дело государственное.
Вместе с тем и Псковская судная грамота сохраняет ряд анахронизмов, связанных с влиянием обычая. К таковым относится прежде всего судебный поединок, аналог ордалия и возможный пережиток «варяжско-рыцарской» традиции. Однако и эта процедура подробно регламентируется: участие «недельщика» в организации поля, денежные выплаты за участие, право выставлять на поле «заместителя» — все это меняет представление о «божественном вы- боре», свойственном ордалию. Элементы древней «магической» юриспруденции сохранялись в некоторых положениях Псковской судной грамоты, например об обязательной присяге по месту совершенного преступления (свод).
Однако присяга здесь — форма магического утверждения истины. Она применялась как последнее средство доказывания. Она — уже не обычный ордалий, а формализация, априорное утверждение: «Так есть». Она стимулировала юридический императив и обосновывала причинно-следственную последовательность правового мышления, свойственного всякой законодательной когнитивной структуре.
Регламентация, институализация суда проявились в создании значительного числа судейских чиновников — приставов, позывников, недельщиков, судейских тиунов и пр. — и в «коммерциализации» судебной деятельности, установлении пени и штрафов. Имущественная ответственность активно заменяет личную ответственность (должника, правонарушителя), хотя элементы последней сохраняются в имущественно-правовых отношениях и кабально- долговых обязательствах.
Установлению имущественной ответственности способствует индивидуализация наказаний. Уже нет ни круговой поруки, ни «дикой виры» Русской Правды, ни закупничества, но есть тюремное заключение для неисправимых должников. Происходит заметная рационализация судебного процесса. Случаю остается мало места.
Влияние обычая явно ослабевает, растворяясь в потоке регламентирования, из которого рождаются практика и прецедент. Приоритет судебной практики над обычаем создал предпосылки для формирования прецедентной системы права. Однако будет выбран путь кодификации, но не в судебниках, а уже в Соборном уложении. (Термин «кодекс» появится в российском законодательстве только в XX веке.)
Что касается норм прецедентного права в Псковской судной грамоте, то, по всей видимости, здесь уже сказалось влияние римского права, идущее через Литву и Киев. Институты владения и собственности, сроки приобретательной давности, формы обеспечения займа и поклажи (залог, поручительство), виды договоров оказались совершенно новыми в сравнении с тем, что имелось в нормах Русской Правды.
В целом символический характер правового регулирования (свод, «поле», наличное и т.п.) начинает заменяться регламентирующими институтами, в которых неписаные традиции заменяются государственными установлениями и правовыми нормами, т.е. законом.
Подробнее о январском выпуске
Оформить доступ к электронному архиву журнала «Российская юстиция» можно на сайте наших партнеров
Гостем редакционной полосы стал Игорь Андреевич Исаев, заведующий кафедрой истории государства и права Университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА), доктор юридических наук, профессор, предоставивший для публикации тезисы из своего доклада «Псковская судная грамота: между обычаем и законом (социально-правовой аспект)», который благодаря своим чеканным формулировкам как нельзя лучше подошел для предваряющих журнальный выпуск строк январского номера.
***
Псковская судная грамота — один из самых значимых документов в истории российского законодательства. В исторической ретроспективе он располагается между древней Русской Правдой и сформированным на пороге Нового времени Соборным уложением 1649 года.
Если Русская Правда возникла под сильным воздействием обычая, ставшего ее основным источником, то Псковская судная грамота строилась под явным влиянием местной традиции. Этим подчеркивался ее специфический локальный характер, особость псковской «пошлины». В значительной мере эта специфика была стимулирована непрекращающейся конкуренцией с Новгородом, претендовавшим на роль гегемона Северо-Западной Руси.
Сферы правового регулирования в Псковской судной грамоте ограничены. Главное внимание уделялось области судоустройства и судопроизводства, а также нормированию гражданско-правовых (имущественных, вещных, обязательственных, наследственных) отношений, представлявших особую картину псковской правовой реальности. Нормы уголовного права в Псковской судной грамоте немногочисленны и в значительной части заимствованы у Русской Правды.
Сама социально-политическая структура Псковской республики обусловлена трансформацией обычаев и норм обычного права в нормы управленческой практики. Эта социальная структура включала в себя секторы вечевой, княжеской юрисдикции, сферы власти высшей городовой администрации (посадник, тысяцкий) и корпораций. Плюралистический характер социального строения приводил к формированию «гражданского общества», видимым проявлением деятельности которого долгое время оставались вечевые дискуссии.
Корпорации (купеческие, ремесленные, торговые) вырабатывали становившиеся традиционными регламенты своего формирования, работы, взаимоотношений. Власть санкционировала эти нормы правовыми актами. Характерно, что на правовом статусе лиц и организаций определенно сказывалось реальное имущественное разделение. При этом вполне возможной оказывалась социальная динамика, как внутригрупповая, так и межгрупповая, что подкрепляло развитие демократической тенденции в политико-правовом процессе. (Думается, что к этой ситуации отчасти применима веберовская модель «рождения протестантской этики и духа капитализма», конечно с оговорками и с учетом исторической и национальной специфики.)
Известное автономное существование княжеского двора как института и корпорации усиливало эти тенденции. Правовые ограничения, налагаемые на княжескую юрисдикцию (запрет раздачи недвижимости, судебные и административно-управленческие пределы и т.п.), проявлялись здесь как нормы публичного права. Договор князя с городом был актом публичного характера.
Между высшей администрацией города и «опчеством» стояли политико-профессиональные корпорации. Высший уровень занимала политическая социальная институция — Совет бояр («совет осподы»), аналог европейских сенатов и венецианского совета дожей. Динамизм корпоративных традиций явно заменил собой консервативные установления обычного права.
Особое положение церкви в Псковской республике выражалось в отсутствии прямого воздействия княжеской власти на церковную деятельность и ее институты. Республиканское правление было более терпимым, церковные иерархи включались в систему власти и управления (архиепископы и епископы были хранителями государственной печати и казны города). Псковская судная грамота мало говорит об отношениях, связанных с правовой защитой церкви. (Возможно, не случайными были те «еретические» тенденции и идеи, которые шли на Русь именно с Северо-Запада. Их порождала более «вольнодумная» общественная республиканская среда городов.)
Принципы представительства проявились — и Псковская судная грамота наглядно это показывает — в сфере организации суда и судопроизводства. Обстоятельно регламентируется судебная процедура, включая подготовительный к суду этап (поиск ответчика, привод его в суд), процесс судебного разбирательства (присяга судей, установление сроков судебного разбирательства, протоколирование), вынесение судебного решения («правовая грамота», «бессудная грамота»). Предусматривалось представительство в суде «выборных от ответчика». За «волокиту» судьям угрожало наказание.
Состязательность процесса по Русской Правде (так же, как и спонтанность ордалия, нечеткость границ ответственности сторон и порядка рассмотрения дел) постепенно уступает место элементам разыскного процесса. Ответственность за уклонение от явки в суд указывает на применение нормы обычного судебного права. Теперь суд — дело государственное.
Вместе с тем и Псковская судная грамота сохраняет ряд анахронизмов, связанных с влиянием обычая. К таковым относится прежде всего судебный поединок, аналог ордалия и возможный пережиток «варяжско-рыцарской» традиции. Однако и эта процедура подробно регламентируется: участие «недельщика» в организации поля, денежные выплаты за участие, право выставлять на поле «заместителя» — все это меняет представление о «божественном вы- боре», свойственном ордалию. Элементы древней «магической» юриспруденции сохранялись в некоторых положениях Псковской судной грамоты, например об обязательной присяге по месту совершенного преступления (свод).
Однако присяга здесь — форма магического утверждения истины. Она применялась как последнее средство доказывания. Она — уже не обычный ордалий, а формализация, априорное утверждение: «Так есть». Она стимулировала юридический императив и обосновывала причинно-следственную последовательность правового мышления, свойственного всякой законодательной когнитивной структуре.
Регламентация, институализация суда проявились в создании значительного числа судейских чиновников — приставов, позывников, недельщиков, судейских тиунов и пр. — и в «коммерциализации» судебной деятельности, установлении пени и штрафов. Имущественная ответственность активно заменяет личную ответственность (должника, правонарушителя), хотя элементы последней сохраняются в имущественно-правовых отношениях и кабально- долговых обязательствах.
Установлению имущественной ответственности способствует индивидуализация наказаний. Уже нет ни круговой поруки, ни «дикой виры» Русской Правды, ни закупничества, но есть тюремное заключение для неисправимых должников. Происходит заметная рационализация судебного процесса. Случаю остается мало места.
Влияние обычая явно ослабевает, растворяясь в потоке регламентирования, из которого рождаются практика и прецедент. Приоритет судебной практики над обычаем создал предпосылки для формирования прецедентной системы права. Однако будет выбран путь кодификации, но не в судебниках, а уже в Соборном уложении. (Термин «кодекс» появится в российском законодательстве только в XX веке.)
Что касается норм прецедентного права в Псковской судной грамоте, то, по всей видимости, здесь уже сказалось влияние римского права, идущее через Литву и Киев. Институты владения и собственности, сроки приобретательной давности, формы обеспечения займа и поклажи (залог, поручительство), виды договоров оказались совершенно новыми в сравнении с тем, что имелось в нормах Русской Правды.
В целом символический характер правового регулирования (свод, «поле», наличное и т.п.) начинает заменяться регламентирующими институтами, в которых неписаные традиции заменяются государственными установлениями и правовыми нормами, т.е. законом.
Подробнее о январском выпуске
Оформить доступ к электронному архиву журнала «Российская юстиция» можно на сайте наших партнеров